Все мои израильские романы были тесно связаны с каким-то блюдом. Израиль вообще познается в еде, так что ничего удивительного. И чем больше я скучаю по этой стране, тем ярче воспоминания той жизни — и о романах, и о трапезах.
Недалеко от дома Д. был ларек, где продавали сабих. Этот ларек легко можно было найти с закрытыми глазами — по запахам, которые разносились на всю улицу, и от которых урчало в животе. Когда близился Шабат, а из еды на ужин была только бутылка вина, он оказывался спасением. Вечером в пятницу мы с Д. шли вдоль древних фикусов, в их листве загорались лампочки, вдоль закрывающихся магазинчиков, вдоль кофеен, где балагурные израильтяне докуривали по последней, опрокидывали в себя остатки кофе и спешили домой к шаббатнему столу. А мы спешили к этому ларечку.
Что же было дальше? Пожилой араб брал пышную мягкую лепешку, обмазывал ее хумусом, а дальше начиналось жонглирование словами и ингредиентами: добавить ли острый перец, класть ли к овощам лук, сколько полить тхиной? Конечно же, так, чтобы тхина стекала по рукам после каждого укуса. Конечно же, с луком. Конечно же, побольше салата.
И вот ты держишь это сокровище, эту горячую мягкую питочку, внутри которой перемешались жареные баклажаны, яйцо, овощной салат, а сверху все это полито тхиной, и она стекает по рукам, и все это такое увесистое и ценное, ты надкусываешь, закрываешь глаза и веришь, что прямо сейчас бог тебя любит и хочет, чтобы тебе было хорошо, и вы идете – уже неважно, куда, потому что через несколько минут все будут сыты, наступит Шабат, и в мире воцарится блаженное спокойствие